Начиналось это все давно, но особого внимания никто не обращал. В начале 80-х наркоманов в городе было человек 30. Все друг друга знали. Ездили за маком, «подрезались», варили кукнар. Выкупали лекарства по поддельным рецептам, запутывали медсестер, воровали из больниц. Умудрялись даже, переодевшись в белые халаты (верх цинизма), собирать остатки неизрасходованного морфина уродственников только что умерших раковых больных. Покупали мак стаканами у цыган на Уктусе, в Пышме и в Большом Истоке. Собирались на притоне у Толика Дулевича. Варили ханку, там же кололись.Года с 86-го начала торговать шалой Танька Морозовская и ее муж цыган Чухманя. Через несколько лет они стали торговать опием. Чухманя ходил по поселку в плисовых шароварах и с маузером на боку.
Милиционеры его уважали и побаивались. На месте развалюхи на Тельмана, 48, Чухманя с Танькой стал строить огромный особняк, что-то среднее между пагодой и готическим собором. Все цыгане ему завидовали. Насмотревшись на этого пса, в 89-м стали торговать несколько братьев крымских цыган Оглы, которые жили тогда на Циолковского, 8. Потом цыгане постреляли друг друга, но первые опиумные войны прошли незамеченными. В начале 90-х цыгане торговали в Пышме, в Арамиле, в Березовском и во всех цыганских поселках города. Но надо знать цыган. Никогда они не начнут торговать из дома в открытую, пока не договорятся с милицией.
Таджиков еще не было. Они появились позже и жили почти в каждой цыганской семье на положении рабов. Самостоятельными они стали потом. Поднялись такие фигуры, как Гайрат из «Трансагентства», залезший с этой темой к «афганцам», Абдулла Шарипов, Хамза, Исматулло и, наконец, подполковник, а тогда еще капитан милиции Даврон Хусенов… Чуть раньше появились разные кирсановы* и ивановы*.
Салимовы и кашаевы утвердятся уже позднее, когда появится героин.
Все происходило постепенно. Катастрофа надвигалась. Но тогда еще никто ничего не понимал…
В середине 90-х у моих друзей стали умирать дети. Причем 15 – 16-летнего возраста. Убитые горем родители все скрывали. Говорили: «Умер во сне», или «Остановилось сердце», или «Задохнулся в гараже». Боялись и стеснялись говорить правду. Но люди все понимали, потому что в те годы уже у очень многих дети стали наркоманами. Те, что были побогаче, отправляли детей в Испанию, в Эмираты, возили к Назаралиеву, платили сумасшедшие деньги, но ничего не помогало. Те, у кого денег не было, просто опускали руки. Помощи ждать было неоткуда. У меня товарищ есть – солидный мужик, директор завода. Многие его знают. У него в 1999 году из четверых детей… наркоманами были трое! Он даже понять не успел, как это произошло.
На Уралмаше в начале лета 1998 года в одном из дворов на ул. Индустрии появился цыганенок. Только начались каникулы. Местные пацаны, человек двенадцать, собрались на лавочке во дворе. Цыганенок к этим пацанам и подвалил. «Че сидим как лохи?» — «А че делать-то?» — «Давай пыхнем». — «Как пыхнем?» — «Как? Забьем и пыхнем!» — «А где взять-то?» — «Да у меня есть, угостили. Поделюсь». Забили, пыхнули — прикольно.
На следующий день то же самое. На третий день цыганенок озадаченный появился. Пустой. «Черт, барыга сказал — без денег больше не даст». — «Ну какие проблемы?» Пацаны пошарились по карманам, сбегали домой, скинулись, цыганенок сгонял — забили, пыхнули. И так всю неделю.
И вдруг цыганенок пропал. Во дворе тоска. Чего-то не хватает. Появляется через неделю. «Пацаны, че у меня есть!» — «Че, забьем?» — «Да какой там забьем! У меня в 100 раз круче! Белый — попробовать дали!» — «А че с ним делать-то?» — «Че, нюхать!» Нюхнули. Кто кайфанул, кто переблевался.
Назавтра появился снова. Кто с первого раза кайфанул — те потянулись. А которые переблевались — решили повторить, понять, с чего те кайфанули. Может не распробовали?
Через день цыганенок принес уже за деньги. Ну, опять, кто где нашкулял, кто у родителей подтырил. Деньги собрали. У одного денег не было, но цыганенок добрый — плеер взял. Плеер, кстати, не самого пацана, а сестры его младшей. Поездил так месяцок, а потом исчез.
Солнце зашло. Жизнь кончилась. Весь двор гудит, все ищут, где взять. Нашелся один продвинутый, разыскал цыганенка, собирал деньги, брал у него оптом, привозил во двор. Как ни вечер — все обнюханные. Наконец дошло, что колоть — дешевле. И началось.
Кончилось лето. Мявкнуть не успели — полдвора наркоманов. Никто даже ничего не понял. Потащили у родителей. Трещали соседские квартиры. Вскрывали машины. Далеко не ходили, все вокруг двора. С осени — в школу, кто в 72-ю, кто в 100-ю. Кто-то в училище 82-е, кто-то в техникум. Понесли культуру в массы. А цыганенок перебрался во дворы на Избирателей. Вы, наверное, спросите, где была милиция? — Вот бы знать-то! (Об этом дворе можно написать целый детектив со стрельбой, погонями, убийствами, самоубийствами, предательствами, крушением надежд и несчастной любовью. Только это будет книга с очень плохим концом.)
В начале лета 2000 года, когда открылись перевалы, в городе действовала еще более жесткая схема: несколько подлых таджиков ездили по Уралмашу, Эльмашу и давали наркоманам героин на реализацию по 100 – 200 граммов. Денег не требовали. А какая реализация? Наркоману попал в руки героин – он его и проколол. А таджикам того и надо. Потом ездили по дворам таджикские бригады, вышибали деньги. Сколько было квартир тогда проколото! Сколько машин отправлено в Таджикистан! Этих умников удалось остановить дедовским способом. Уралмашевцам спасибо.
*Мы узнали, что в «Юле» торгуют наркотиками. «Юла» принадлежала уралмашевцам. Я нашел Хабарова. Хабаров позвонил Игорю Новожилову. Спросил: «Юла» наша?» Игорь говорит: «Наша». Хабаров говорит: «Закрываем». И закрыли, даже разбираться не стали.
Мало того, наркоманами становились взрослые люди. На дискотеках в «Каньоне», «Эльдорадо», «Юле»* экстази торговали почти в открытую. В чил-аутах свободно курили. И нюхали кокаин. У модных девиц швыркать носом было признаком хорошего тона. Постоянно велись разговоры: тусовщики – продвинутый бомонд, хвастались, кто сколько денег потратил на наркотики и кто сколько отдал за лечение. Все было в порядке вещей.
Появилась мода. Моду переняли в заведениях попроще. Из «Люка»* после дискотек шприцы выметали метлой. У подростков и в школах появился слоган: «Кто не колется – тот лох». Те, кто уже замазались, старались затащить нормальных людей.
*А вот дискотеку «Люк», редкостную клоаку, мы показали по телевизору и сказали, что там торгуют наркотиками. Так владельцы помещения, милицейский фонд «Правопорядок», который возглавлял бывший начальник ОБЭП ГУВД области Ралдугин, подали на нас в суд. Судья попалась честная, и суд менты проиграли. Но дискотеку закрыть не дали. Там так и продолжали торговать наркотиками. Клубом этим руководили родственники Ралдугина – сын и зять.
Нам привезли маленького подонка из Кольцово. Каждый день в школе он продавал грамм по фитюлям (0,1 г). За каждый проданный грамм получал фитюлю. То есть, чтобы самому колоться, он снабжал еще десятерых. Это только один конкретный случай. Но все дети цыган-наркоторговцев распространяли в своих школах героин. И Кольчапа подсадил всех своих одноклассников на Вторчермете, и петырины племянники Базылевы снабжали всю школу на юго-западе, и многочисленные Оглы, Бардиновы, Морозовские.
У нас на фирме были два толковых парня. Они уже заработали какие-то деньги. Один мерзавец целый месяц уговаривал их попробовать кокаин. Уговорил. Сначала они кокаин нюхали. Потом стали мешать с героином. Потом стали нюхать героин. Потом стали колоть. Сгорели прямо на глазах. Алексей погиб, Игорь Сухов превратился в ребенка, но перед этим успел подсадить своего одноклассника Мишку Керна. На все ушло полгода. Самому мерзавцу, кстати, хоть бы фиг. Он бросил.
У меня в подъезде на Уралмаше, где я живу, происходило что-то страшное. На третьем этаже мой сосед Игорь торговал героином. По лестницам невозможно было пройти: сидели и лежали какие-то невменяемые ублюдки. Все пространство между оконными рамами было завалено шприцами с кровью. Они покупали у Игоря на третьем, а кололись на втором и на четвертом. Машину нельзя было оставить даже на 5 минут – разбивали стекла, вытаскивали колонки, аппаратуру. Я ловил их, вышвыривал из подъезда, предупреждал Игоря. На день-два затихало, потом начиналось снова.
Я устал их бить. Я был в растерянности. Я не понимал, как с этим бороться. Тогда я даже не представлял, что это такое...
К 99-му году наркотиками торговали по всему городу в открытую, ничего не боясь. В школах из туалетов выносили шприцы. В таких районах, как Пехотинцев и Заречный, половина пацанов были наркоманами. Цыгане ставили лошадям золотые зубы и строили особняки. Если кто-то из наркоторговцев попадал в тюрьму – это считалось событием. Все, кто жил в те годы в Екатеринбурге, помнят, что творилось в городе.
Менты рассказывали сказки, что с наркоторговлей бороться невозможно. Мол, весь мир борется, и все бесполезно. Врачи рассказывали, что наркоманию лечить бесполезно, что бывших наркоманов не бывает (однако не стеснялись при этом брать деньги за лечение).Сейчас я уже не понимаю, как мы, жители города, все это терпели…
У нас на Толмачева, 11, где «Ювелирный дом», каждый день нарколыги вскрывали по несколько машин, выдергивали колонки, магнитофоны, хотя парковка была охраняемая. В большинстве случаев охране удавалось этих подонков отловить. У них отнимали награбленное, естественно, били. Милиция их не принимала. В конце концов, им просто пинали под зад и выпускали. Потом они попадались снова. Мне их было жалко.
Однажды мы с Вадимом Чуркиным в «Монетке» встретили Дюшу. Я ему рассказал про этих наркоманов и добавил: «Больные люди!» – «Что?! Это ты мне говоришь?! Я кололся 11 лет, и про наркотики я знаю все. Наркоман – это такая скотина... Ни хрена себе болезнь нашли… Воровать, грабить, убивать, друзей предавать, родителей в гроб загонять, а самому кайфовать? Да где ж это видана, такая болезнь?!» – «Дюша, короче, что ты предлагаешь?» – «Не знаю, – говорит он, – так жить нельзя. Надо что-то делать». Я и сам понимал, что надо что-то делать, но что – не знал.
Дюша разговаривал не только со мной. Он пытался растолкать всех. Встретился с Хабаровым. Разговаривали полтора часа. Хабаров сказал: «Если вы начнете – мы вас поддержим». Это было уже что-то. Но плана никакого не было.
Я познакомил Дюшу с Андреем Санниковым – автором программы «Земля Санникова». С Андреем мы учились в университете на истфаке и писали стихи. Санников утверждает, что замечательные. Потом мы занимались спасением Шуралинского детдома. И не раз еще работали вместе. И Дюша и Андрей – оба люди православные, легко подружились и стали готовить большую правдивую передачу про наркотики.
Через некоторое время в ресторане «Каменный мост» состоялся банкет. (В июле у этого ресторана мы с Дюшей встретим Игоря Варова и он примкнет к нам.) Повод для банкета был вот какой. Епископом у нас в Екатеринбургской епархии был Никон (Миронов), человек безнравственный, развращенный до крайности и, попросту, неверующий. Летом 1999 года Никона лишили кафедры и отправили на покаяние. Произошло это во многом благодаря журналистам, которые жестко весь этот скандал отражали и комментировали. Был создан прецедент, когда простые люди, опираясь на средства массовой информации, смогли противостоять властям.
На банкете собрался весь цвет екатеринбургской журналистики: Тимур Иванов, умный Женя Енин и язвительный Стас Белов («4 канал»). На крыльях любви прилетела Кася Попова («ТАУ»). Пришла строгая Оксана Куваева («АТН») почему-то с сопровождающим. Приехали Саша Орлов и Света Лин («41 канал»). Присутствовал серьезный Андрей Санников («10 канал»). Появилась даже Таня Солодянкина.
Всего было человек 20. Держались скованно. Потом все выпили. Потом выпили еще. Многие вместе учились в университете. Кто-то вместе начинал работать. В общем, оказалось, что все мы друзья, любим наш город, уважаем друг друга и делить нам нечего. Я тоже выпил и сказал речь. «Друзья! Общими усилиями нам удалось избавить город от одного подонка. Давайте решим, что мы еще можем сделать для нашего города. Предлагаю 2 темы: фашисты и наркотики». – «Нет-нет, – закричали журналисты, – фашистов трогать нельзя. Если их не трогать, они сами сдохнут. Давайте ударим по наркотикам!» – «Все, – говорю, – состоялось». За это и выпили.
В общем, утром все все забыли. Но я-то не забыл. Звоню Енину. «Женя, привет! Это Женя». – «Привет, Женя!» – говорит Женя. «Есть, – говорю, – тема. Мой товарищ 11 лет был наркоманом, но он бросил. Бросил сам. Мало того, помог еще человекам десяти. Он готов об этом рассказать». – «Здорово! – говорит Енин. – Давай я его в «Стенд» приглашу». – «Все, – говорю, – приглашай! Только мне с ним самим надо договориться».
Дюшу уговаривать не пришлось. «Какие тайны? Весь город знает. Все расскажу, как есть».
Это было в августе 1999 года. Дюша одел цветную гавайскую рубаху и отправился в «Стенд».
С этого все и началось.
Женя Енин всегда вел себя порядочно. Когда мог, помогал. Когда не мог, честно говорил – почему. Такую же позицию заняла Наташа Минц. Ей было очень непросто. Работала она на «41 канале».
Когда мы уже заявились, Кася Попова привела меня к Шеремету. Он, как и мы с Санниковым, учился в университете и жил даже в одной комнате в общаге с Валерой Горелых – нынешним начальником пресс-службы ГУВД. С Иннокентием мы долго разговаривали. Он внимательно слушал, думал, спрашивал. А потом сказал просто: «Я с вами». И это было действительно так. Все эти годы в самых тяжелых ситуациях он всегда был с нами. Не хитрил, не лукавил, не отъезжал. Он просто был один из нас.
*ТАУ – Телевизионное Агентство Урала. У нас на многих спортивных машинах ездит яркая наклейка «Я уважаю ТАУ».
Мы делали свою часть работы, он делал свою. Мы делали общее дело. Мы уважаем Шеремета. Мы уважаем Влада Некрасова и всех ребят и девчонок. А «ТАУ» – любим*.
Потом я встречался с Игорем Мишиным. В отличие от Шеремета, Игорь человек очень взвешенный. Если его спрашивают: «Который час?», он отвечает: «Я должен подумать». Он тоже нас поддержал. А там, где он не мог открыто выступить на нашей стороне, он хотя бы ни разу не сказал о нас ни одного плохого слова. За что мы Игорю и «Четверке» очень благодарны. Ребята с «Областного телевидения» нам тоже всегда помогали. Все порядочные журналисты всегда старались нам помочь, где бы они ни работали.
К тому времени, когда Дюша пошел в «Стенд», они с Андреем уже две недели готовили «Землю Санникова».
И вот Дюша нам говорит: «Поехали. Я покажу вам, что такое наркоторговля». Приезжаем в цыганский поселок. Теплый летний вечер. СЛУШАЙТЕ ВНИМАТЕЛЬНО. Я РАССКАЗЫВАЮ ВАМ ТО, ЧТО ВИДЕЛ СВОИМИ ГЛАЗАМИ. Напротив Тельмана, 12, стоит милицейский уазик. На капоте порезанный ананас и открытая бутылка шампанского. Пэпээсники рядом. Один выворачивает карманы у какого-то нарка, двое других повели какую-то наркоманку в гаражи. На веранде накрытый стол. За столом Коля Резаный, Махмуд и офицеры-менты. Повар-таджик жарит им шашлыки. На улице сидит толстая цыганка. Торгует прямо с лотка. Возле нее постоянно несколько наркоманов. Покупают – и отходят. Рядом расстелен большой ковер. На ковре – хрустальные вазы, норковые формовки, какие-то магнитофоны. Скупка краденого. У колонки «отъезжает» какая-то девка. У нее передоз. Всем пофиг. Постоянное движение, и сотни, сотни, сотни наркоманов.
Мы остановились. Ни цыгане, ни менты не обратили на нас внимания. Тогда они нас еще не боялись. «Поехали отсюда», – говорю. Дюша говорит нам: «Ну что, поняли, что это такое?» Санников тихим голосом отвечает: «Я не верю. Я не понимаю». А я молчал. У меня просто побелело в голове. Представляете, ЭТО – МОЙ ГОРОД. И ЕСЛИ ЭТО ВОЗМОЖНО В МОЕМ ГОРОДЕ, ТО КТО ТОГДА Я ТАКОЙ?
После того, что увидели, остановиться мы уже не могли.
Через несколько дней Санников, просидев сутки на чердаке строящегося дома, подснял, как менты приезжают на Тельмана, 12, за деньгами. Деньги выносила Лена Коляска (которая уделалась во время задержания, когда мы через 3 года по ней сработали). Конечно, Санников эти кадры тут же поставил в эфир. У ментов был шок. Как вы думаете они отреагировали? Они сказали: «...да это актеры переодетые!» Ну-ну. А машины ментовские мы напрокат взяли. А цыган пригласили из театра «Ромэн»…
Через некоторое время к нам приехала диковатая комсомолка из «Комсомолки» Ульяна Скойбеда и говорит: «Вы все неправильно сделали. Вы поторопились. Вам надо было накопить эти съемки, выждать время и дать их в эфир». Наверное, с точки зрения журналиста так и надо было поступить, но по-человечески так не годится. Когда горит дом, у некоторых журналистов задача найти нужный ракурс, красиво подснять и интересно рассказать. А по-человечески надо не думая тушить огонь и всеми способами спасать людей. Ульяна этой разницы так и не поняла. (Мы встречали и других журналистов. Когда доходит до дела, они забывают все и бросаются на помощь.)
Конечно, не публикуя, это можно было снимать еще несколько лет. Тогда никто никого не боялся. Цыгане торговали в открытую. Офицеры всех служб, не стесняясь, едили за деньгами к Маме Розе, к Таньке Морозовской. Пэпээсники в открытую получали ежедневно с каждой точки по 300 рублей. Пешие менты, которых наркоманы презрительно называли «чупа-чупсами», собирали с точки по соточке. И не стесняясь, дербанили наркоманов: забирали у них героин и уже как свой отдавали цыганам на продажу. Кстати, когда цыгане по какой-то причине не торговали, наркоманы покупали героин в поселке у ментов. Мы могли снять целое кино. Просто увидев это своими глазами, молчать было уже невозможно.
Во время наркокатастрофы начальником УВД города был Овчинников. Начальником криминальной милиции Ленинского района был его родственник, ныне генерал Филиппов. Вся торговля в цыганском поселке Ленинского района процветала на его глазах. Считаю, что оба должны нести персональную ответственность.
И Санников подготовил передачу «Наркотеррор». В городе только об этом и говорили. Через 2 недели Санников снова вышел в прямой эфир с материалами журналистского расследования и кадрами скрытой съемки и предложил жителям города звонить прямо сейчас. Обвал звонков. Звонки звучали прямо в прямом эфире. Жители рассказывали такое, что волосы вставали дыбом.Мне стало не по себе. Просто страшно. Я выключил телевизор. Звонит телефон. В трубку кричат: «Женя, это Хабаров говорит. Женя, что они делают?! Они сошли с ума. Их убьют! Скажи Дюше – я с вами. Пусть называет меня. Пусть называет всех нас. Нас побоятся». Я говорю: «Александр. Вот телефон. Они оба в студии. Позвони – скажи. Им будет полегче». Хабаров дозвонился.
Звонки шли до 3 часов ночи. Решили сделать экстренный выпуск.
На следующий день телекомпания вышла в эфир на полчаса раньше. Побледневший Дюша, глядя прямо в камеру, сказал: «Мы объявляем войну наркоторговцам…», и добавил: «Мы – это жители города», и назвал священников Православной церкви, уралмашевцев, известных спортсменов и нас всех.
Война была объявлена.
У уралмашевцев сразу же возникли проблемы. Хабарова куда-то вызывали, чем-то угрожали, уговаривали, взывали к благоразумию, но он никогда на эту тему не распространялся.
Когда прозвучали уралмашевские фамилии, менты обрадовались, бросились во все СМИ и уверенно обозначили: «Это Уралмаш. Бандиты вздумали с наркотиками бороться», и несколько лет носились с этой темой, как с писаной торбой. Хотели опорочить Фонд. Дескать, Фонд с Уралмашем. В результате оказали Уралмашу неоценимую услугу – теперь вся страна знает, что Уралмаш борется с наркотиками. А Фонду оказали еще более ценную услугу – помогли создать грозное имя. Теперь наркоторговцы по всей России уверены, что за Фондом стоит Уралмаш.
А потом, уже в сентябре, было знаменитое «стояние в цыганском поселке». Мы собрались в подвале у Варова. Было нас человек 20. Какие-то медики, предприниматели, Миша Чурбанов – из молодежного «Единства», Толя Белик, известный спортсмен Юра Бекишев, ребята из бизнес-клуба, Юра Крюченков, тренер Александр Оберюхтин, т. е. самые разные люди. Из уралмашевцев – только Хабаров. Он и предложил провести митинг в цыганском поселке: в самом логове на пересечении улиц Печатников, Тельмана и Военного Флота. Времени было 14:00. Договорились на следующий день на 12:00. Все поехали собирать людей.
На следующий день в цыганском поселке нас было человек 50. А уралмашевцев – 500. Одни мужики. Постояли, помолчали. Цыгане были в ужасе. Почти все СМИ объявили, что акция – уралмашевская, хотя на самом деле она была общая.....
Комментариев нет:
Отправить комментарий